ПОЭТ, ПИСАТЕЛЬ, ДРАМАТУРГ, ФОТОГРАФ

Автор 16 художественных и документальных книг, изданных в России, Великобритании, Италии, Франции, Германии, Китае, Болгарии, Венгрии и Польше. Написал пьесы «Усы мага», «Двое, или Сальери и Джульетта»[1] (2011 г.), «Казанова Чехова»[2] (2012 г.) и две пьесы в соавторстве с Виктором Коркия) — «С приветом, Дон Кихот!» и «Казанова: Уроки любви» (на сайте Виктора Коркия трагикомедия имеет название «Великий любовник, или Последняя ночь Казановы»). Автор идеи пьесы «Любовь по системе Станиславского» («Три брата»), написанной В.Коркия и А.Эйдесом (в прокате идет под псевдонимом Гарри Крамской). Автор сценария документального фильма «Каждый десятый», посвященного людям с ограниченными возможностями (Россия, 1992 г.)
Родился в 1958 г. в г. Советская Гавань Хабаровского края.
Один из основателей «Партии бессмертных» (Всероссийского добровольного общества воздержания от смерти, 1989 г.). Президент Ассоциации ресторанно-гастрономических обозревателей. Основатель московского эногастрономического фестиваля Italia al dente (2012 г.).
Профессионально занимается фотографией. Фотографии А. Лаврина публиковались во многих российских СМИ: «Аэрофлот», Where Moscow, «Высокий полет», Weekend, Free Тайм, «Вокруг света», Inflight Review, «Проспект», «Высокий полет», Mercedes Magazine и др. Участвовал в креативной разработке ряда российских брендов — в частности, пива «ПИТ» и ювелирного дома «Петр Привалов». В ноябре 2013 года завершил сатирическую повесть «Фигебля, или S`Очи-2014»[6], посвященную олимпийским играм.

КРЫМИНАЛ

***

Какие были ночи
В Крыму, у волнореза!
Была любовь короче
Бандитского обреза.

Была любовь прощальней
Гудка локомотива.
У рощицы миндальной
Томился шум прилива.

В камнях шипела пена,
Как в скорлупе бокала,
И по ножу измена
В сырой песок стекала.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Куда ты завел нас?
Не видно ни зги

Дети мира, уходим в море.
День за днем в ресторане “Якорь”
Чай – не водка, беда – не горе, –
Плачет пьяный, как вечер, Яков.

Яша, Яша, скажи, откуда
Наша тьма – оправданье света?..
Ах, как млечно горит посуда
Из-под бархата винегрета.

Жизнь пропета или пропита?
Гривны спрячь, доставай пиастры!
Сизой розою общепита
Дым колышется в пальцах люстры.

Крикнешь: “Бляди!” – и в тесном зале
Вилки смолкли, глаза утихли.
Дни – как беженцы на вокзале.
Эй, полиция, вам не их ли?

Обрывайте, как флаг рассветов,
Провожайте с концами в ночь их –
Звезды кормчих и сны поэтов,
Згу матросов, тоску рабочих…

* * *

Ночь рассекает нашу речь
На две неравных половины,
Чтобы безумие извлечь
Из пораженной сердцевины, –

Чтобы замерзнуть, как вода,
И ослеплять холодным блеском,
Чтобы лучом скользить всегда
По вывескам и занавескам, –

Чтобы не плакать о былом
В подводных сумерках вокзала,
Чтобы цыганка за углом
Тебе неправду рассказала:

Злой и красивый, ты умрешь
За десять строчек до рассвета –
И это будет блажь и ложь
Для незалежного поэта.

ПОЕЗД

«Киев – Алушта». На стыках дрожь,
Словно над сердцем трясут плащом.
Ночью проснешься и вдруг поймешь:
Ты еще жив.
Жив.
Еще.

Стынет стоянка парой минут.
Вывеска «Хлiб» стучит на ветру.
Стянута память, как будто жгут.
Я никогда
Здесь
Не умру.

За дебаркадером вальс звучит:
«Раз-два-три,
раз-два-три», –
Жизнь кроя.
В этот трехтактный колесный быт
Не умещается смерть моя.

СОН

Я римским профилем не горд —
Монетой с цезарем в кармане.
Мой первый порт — последний порт,
Исчез в разрезанном тумане.

Я стану призраком дождя,
В любом предгрозье обнаружась,
И чайка вскрикнет, как дитя,
Во сне увидевшее ужас,

И сон не кончится добром —
Когда уляжется волненье,
Я стану жить уже в другом,
Неизмеримом измеренье,

Где режет бок волна волне,
Где мертвый город принят морем,
Где ты не вспомнишь обо мне,
Где я тебя забуду, — спорим?

ПОПУТЧИК

Любовь моя, ты спишь издалека,
Как реки, опрокинутые в небо.
Твоя рука легла на облака —
Все слеплено из мрамора, все слепо.

Чужие сны — твое прет-а-порте,
Жизнь манекена, девушки-зверушки,
Оставшейся в ловушке фуэте –
Хрустальной, перевернутой игрушке,

А сквозь витрину темная душа
Проступит тенью сторожа немого.
Он сторожит небрежно, не спеша,
Он ожидает взлома или слова,

Но никого на сто столетий нет.
Моря ослепли. Розы в колыбели.
Попутчик славы, маленький поэт,
И тот забыт, как книга, в Коктебеле,

Где облака, сплошные облака,
Белеют, как обмылки Афродиты.
Я засыпаю насмерть, на века,
А ты проснулась — и глаза сердиты.

Отправь по почте, если недосуг,
Засушенных любовников в конверте,
Погладь сорочку, выключи утюг —
Тогда и думай о любви и смерти,

О том, что волны глухо отошли
От берега.
Пески осиротели.
И только край белеющей земли —
Как угол незастеленной постели.

ПРОЩАНИЕ

Видишь, Алупка, а, может, Пхукет,
Видишь, ракета, а может быть, тополь…
Видишь, по морю плывет Симферополь,
А на причале – забытый букет.

Красное платье тебе не к лицу –
В красном гуляет чужая надежда-
Солнечным бликом скользни по кольцу –
Пеной морской распадется одежда.

Встань – и тоску, словно капли, стряхни,
Глянь на закат близоруко и слепо,
Или, как зеркало, переверни
Млечного моря зеленое небо.

Разве ты знаешь, как ночь хороша
Клевером звездным небесных лужаек,
Где на закате исходит душа
Криками ветра, порывами чаек?

Плачь, моя чайка! Стеклянная тень,
Вдрызг рассыпаясь, ударится в берег,
Где затихает, как вымерший день,
Дикая пляска прибойных истерик.

Солнце за морем ветвится, как куст,
Гаснет, как марка на синем конверте.
Раненых раковин розовый хруст
Пуст
и мерцает в запасе у смерти.