ПОЭТ, ПИСАТЕЛЬ И ЖУРНАЛИСТ

Был хорошо известен в литературных кругах Москвы 1980-х. Один из создателей легендарного московского клуба «Поэзия» и участник литературной группы «Эпсилон-Салон». Номинант «Русской Премии» 2014 г. (лонг-лист) и «Волошинской премии» 2014г. Номинант «Волошинского конкурса» 2014 г. (шорт-лист)
Родился в 1956 году в Евпатории, Украина. Вернулся к поэтической деятельности после 18-летнего перерыва в 2011 году.  Автор семи книг, включая экфрастический поэтический проект «Словосфера», в который вошли 180 поэтических текстов, инспирированных шедеврами мирового изобразительного искусства, от Треченто до наших дней. Его последний поэтический сборник «Меж потолком и полом» вошел в лонг-лист «Русской Премии» по итогам 2013 года. C 1989 года живет в Нью-Йорке, США

ВОЗВРАЩАЯ ВОСПОМИНАНИЕ

Нарисуешь на гальке Судак или Планер-
ское, бухту подковой и море июня,
Одинокую пару на заднем плане
Безоглядно бредущих, влюбленных, юных,
Так картинно открытой холмистой местно-
сти, похожей на чей-то пейзаж (Каналетто?),
Симметричную вязь, но без центра – вместо
Перспективы и ракурсов всюду лето.

И шипение пены, её белила-
ми прописанных хлопьев, и безусловно,
Словно в комиксах, всё, что тогда говорила,
Только вспомнить бы всё, до последнего слова.
А иначе нельзя: слова невосстановлен-
ного, даже потерянной паузы хватит,
Чтоб распалось, как пазл, наше прошлое, снова
Погрузившись в безмолвье надмирной ваты.

РОЖДЕННОМУ В КРЫМУ

Февральским днем евпаторийский пляж
Избит тяжелой ледяной волною
И чайка неподвижно, как муляж,
Стоит среди песка, протяжно ноя.

Направо вход в распахнутый Курзал,
Трамвай отходит в полдень на Мойнаки,
О чем тебе еще не рассказал
Татарин, продававший козинаки.

На Набережной духовой оркестр
Играет что-то вроде венских вальсов,
И незаполнено одно из мест,
В котором будет летом бочка с квасом.

А дальше – не заполнено Гнездо
Летящей ласточки, и зимний Ливадийский
Дворец пустует, как забытый дом,
Что брошен, не прощаясь, по-английски.

Дорога заросла на Симеиз,
Визирь не бросит, уходя, монетки
В волну, чтобы вернуться; вечный бриз
Не тронул море, лески, лодки, ветки.

Еще пустует Крым, коль не рожден
Пока ты в нем, и все еще от груза
Бессрочной памяти освобожден,
От всех реалий роковых Союза.

Пройдет еще лет двадцать и на льду
Потерпим поражение от чехов,
И будет плакать в городском саду
В далекой Ялте безутешный Чехов.

ВЕЧНЫЙ ДИАЛОГ

Море. На каком языке оно говорит с тобой?
На языке вечных душ: они плещутся у берега,
Оставляют на песке странные свои имена
И если ты их видишь, ты уже говоришь с ними,
И если ты видишь море, не значит ли это,
Что ты сразу говоришь о нем с самим собой?
Раз оно не сообщает о том, чего уже нет,
Но только и навсегда о том, что было.

МОРЯ В ОКЕАНЕ

Моё море, как дом с очертанием точным границ,
С окружающей родственной рыбой, кочующим крабом,
Где медуза парит, распуская свои сто ресниц,
Под рыбацкою лодкой со всем ее мыслимым скарбом.

Где прогулочный катер с названьем, как сон, «Лабрадор»,
Каждый час от причала отходит, с волнами не споря,
Словно верит: на кратком пути он найдет коридор,
Что проложен от Черного до Средиземного моря.

Океан – он иной. И соленый, и горький на вкус,
Хула-хупом вращает от впадины призрачный берег,
Совпадая с тобой по шестому, похоже, из чувств,
То есть, всей шириной – от Европы до пары Америк.

Он растет в высоту и на дне, у далекой звезды,
По сравненью с морской вызывающей чувство повтора,
Возникает прибой и, само по себе, без воды
В нем из пены рождается море – его, «Лабрадора».

О РАЗЛУКЕ

Чем дольше врозь, тем больше перемен,
Тем толще пыль, прямее кипарисы,
И масса зин (ничуть не меньше, лен)
Толкутся ныне в прошлом, да и присно.

Скорей всего, не вспомнит на бегу
Волна и вместе с нею берег пенный
Ни мальчика, который в курагу
Влюблялся, словно жертва Мельпомены,

Ни юношу в далеком Судаке,
Плывущего серебряной дорожкой
Под мраморной и вечно вдалеке
Разбросанной по верху мелкой крошкой.

Ни пары, что снимала в гараже
Под Ялтой ровно три квадратных метра –
И это было раем, и уже
Изгнанием их, судя по приметам.

Теперь иначе. Даже имена:
«Игла» – ПЗРК, и комплекс «Тополь»,
«Шмель» – огнемет, и «Хризантемы» на
Всех трассах, что ведут на Севастополь.

И ты другой. Будь шведский ротозей,
Кондитер из Парижа, римский пастор,
Ты б, вероятно, здесь нашел друзей,
В дальнейшем возвращаясь, но не часто.

А так, что скажешь? Лучше потерять,
Чем приближаться к этой зоне риска,
Где БэТээРы выстроились в ряд,
И униформа цвета кипариса

ПРОЩАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТАВРИДУ

Прозрачное солнце, хрустальные волны, полуденный пляж.
«Абрау Дюрсо» серебрится в бокале и тает во рту.
«Налить вам еще?» – «Почему бы и нет.» – Обступивший пейзаж
В пузатом стекле отразился по сторону эту и ту.

«Как часто в Крыму?» – «Да, не часто.» На стенке гора Аю Даг
Со спящим в шампанском Медведем и с горным, в ухабах, шоссе
От Ялты, считай, до Алушты – и скверная эта езда
Зависит всегда от того, кто в дороге с тобою сосед.

Боками бокала рисуется весь Воронцовский дворец,
Штрихами – подвалы Массандры и плачущий Бахчисарай
С гнездом над обрывом, где ласточку ждет желторотый птенец.
Где счастливо прожито детство в Раю. Где кончается Рай.

По контурам бухту узнаешь легко: Коктебель, Карадаг.
Завис параплан в облаках над палатками в жаркий июнь
И сверху ему очевидней маршруты, что знают суда,
Идущие на Евпаторию, то есть на запад и юг…

«Какими судьбами?» – «Поверьте, случайно. Бокал пригубить.»
Со дна пузырьки поднимаются и в перспективе глотка
Прощального всё исчезает, на все отраженья забить
Теперь остается. «Вам доброй дороги!» – «Спасибо. Пока.»