ПОЭТ
1954–2009

Один из основоположников русской поэзии метареализма. Первая крупная публикация – поэма «Новогодние строчки» в журнале «Литературная учеба» (1984). Переводил поэзию с английского, украинского, узбекского, белорусского, немецкого языков. Его стихи переведены на 15 языков. Лауреат премии Андрея Белого (1987) и премии Московского Биеннале поэтов в номинации «Литературная легенда» (2005).
Родился на тихоокеанском побережье, в бухте Ольга (Приморский край) в семье военного врача. Жил в Донецке, где окончил школу, в Киеве, где учился в Сельскохозяйственной академии, Москве, где окончил Литературный институт. Окончил аспирантуру Стэнфордского университета (Калифорния, США), жил в Базеле (Швейцария), последние годы – в Кёльне (Германия).

ЛИМАН

По колено в грязи мы веками бредём без оглядки,
и сосёт эта хлябь, и живут её мёртвые хватки.

Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,
словно трубы Господни, размножены жижей воронки.

Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест,
как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,

только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,
по утрам – золотым, по ночам – как свирель, деревянным.

Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,
на земле и на небе – не путь, а одно перепутье,

в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,
не найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.

Только камень, похожий на тучку, и оба похожи
на любую из точек вселенной, известной до дрожи,

только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,
только яма в земле или просто – отсутствие ямы.

Из сборника “Днепровский август”, 1986, М., “Молодая гвардия”

КРЫМ

Александру Ткаченко

Ты стоишь на одной ноге, застёгивая босоножку,
и я вижу куст масличный, а потом – магнитный,
и орбиты предметов, сцепленные осторожно, –
кто зрачком шевельнёт, свергнет ящерку, как молитвой.

Щёлкает море пакетником гребней, и разместится
иначе мушиная группка, а повернись круче –
встретишься с ханом, с ним две голенастые птицы,
он оси вращения перебирает, как куча

стеклянного боя. Пузырятся маки в почвах.
А ротозеям – сквозь камень бежать на Суд.
Но запуск вращенья и крови исходная точность
так восхищают, что остолбеневших – спасут.

Из книги “Фигуры Интуиции”, 1989, М., “Московский рабочий”

МИНУС-КОРАБЛЬ

От мрака я отделился, словно квакнула пакля,
сзади город истериков чернел в меловом спазме,
было жидкое солнце, пологое море пахло,
и возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.

Я помнил стычку на площади, свист и общие страсти,
торчал я нейтрально у игрального автомата,
где женщина на дисплее реальной была отчасти,
границу этой реальности сдвигала Шахерезада.

Я был рассеян, но помню тех, кто выпал из драки:
словно летя сквозь яблоню и коснуться пытаясь
яблок, – не удавалось им выбрать одно, однако…
Плечеуглых грифонов формировалась стая.

А здесь – тишайшее море, как будто от анаши
глазные мышцы замедлились, – передай сигарету
горизонту спокойному, погоди, не спеши…
…от моллюска – корове, от идеи — предмету…

В горах шевелились изюмины дальних стад,
я брёл побережьем, а память толкалась с тыла,
но в ритме исчезли рефлексия и надсад,
по временным промежуткам распределялась сила.

Всё становилось тем, чем должно быть исконно:
маки в холмы цвета хаки врывались, как телепомехи,
ослик с очами мушиными воображал Платона,
море казалось отъявленным, а не призрачным, неким!

Точное море! В колечках миллиона мензурок.
Скала – неотъемлема от. Вода – обязательна для.
Через пылинку случайную намертво их связуя,
надобность их пылала, но… не было корабля.

Я видел стрелочки связей и все сугубые скрепы,
на заднем плане изъян – он силу в себя вбирал –
вплоть до запаха нефти, до характерного скрипа,
белее укола камфары зиял минус-корабль.

Он насаждал – отсутствием, он диктовал – виды
видам, а если б кто глянул в него разок,
сразу бы зацепился, словно за фильтр из ваты,
и спросонок вошёл бы в растянутый диапазон.

Минус-корабль, цветом вакуума блуждая,
на деле тёрся на месте, пришвартован к нулю.
В растянутом диапазоне на боку запятая…
И я подкрался поближе к властительному кораблю.

Таял минус-корабль. Я слышал восточный звук.
Вдали на дутаре вёл мелодию скрытый гений,
локально скользя, она умножалась и вдруг,
нацеленная в абсолют, сворачивала в апогее.

Ко дну шёл минус-корабль, как на столе арак.
Новый центр пустоты плёл предо мной дутар.
На хариусе весёлом к нему я подплыл – пора! –
сосредоточился и перешагнул туда…

Из книги Фигуры Интуиции, 1989, М., “Московский рабочий”

МАНЁВРЫ

Керосиновая сталь кораблей под солнышком курносым.
В воздухе – энциклопедия морских узлов.
Тот вышел из петли, кто знал заветный способ.
В остатке – отсебятина зацикленных голов.

Паниковали стада, пригибаясь под тянущимся самолётом,
на дерматоглифику пальца похож их пунктиром бегущий свиль.
Вот извлеклись шасси – две ноты, как по нотам.
Вот – взрыв на полосе. Цел штурман. В небе — штиль.

Когда ураган магнитный по сусекам преисподней пошарил,
радары береговой охраны зашли в заунывный пат,
по белым контурным картам стеклянными карандашами
тварь немая елозила по контурам белых карт.

Магнитная буря стягивает полюса, будто бы кругляки,
крадучись, вдруг поехали по штанге к костяшкам сил.
Коты армейские покотом дрыхнут, уйдя из зоны в пески.
Буря на мониторах смолит застеклённый ил.

Солдаты шлёпают по воде, скажем попросту – голубой,
по рябой и почти неподвижной, подкованной на лету.
Тюль канкана креветок муаровых разрывается, как припой,
сорвавшись с паяльника, плёнкой ячеистой плющится о плиту.

Умирай на рассвете, когда близкие на измоте.
Тварь месмерическая, помедля, войдет в госпитальный металл.
Иглы в чашку звонко летят, по одной вынимаемые из плоти.
Язык твой будет в песок зарыт, чтоб его прилив и отлив трепал.

Из книги “Cyrillic Light”, М.: Золотой Век”, 1995

Тексты предоставлены супругой автора Екатериной Дробязко