ПОЭТ, ПЕРЕВОДЧИК, ЭССЕИСТ, ПРОЗАИК, ПУБЛИЦИСТ

Публикуется с начала 1980-х в литературных журналах, сборниках, альманахах многих стран. Автор нескольких книг стихов и прозы. Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (Киев–Москва, 2008), муниципальной литературной премии имени Бориса Слуцкого (1998), премии «Народное признание» (Харьков, 2005) и др. Член Всемирного ПЕН-клуба, Национального союза писателей Украины, Союза писателей России.
Родился в 1959 г. в Харькове. Окончил Харьковский институт радиоэлектроники. Составитель (вместе с А. Дмитриевым и И. Евсой) антологии современных русских поэтов Украины «Дикое поле» (2000), сборника «Ветка былой Эллады. Греческие мотивы в современной русской поэзии» (2004), альманаха «Двуречье. Харьков – Санкт-Петербург» (2004).
Живёт в Харькове.

* * *

А. Дмитриеву, И. Евсе

Толкнёшь языком и губами праправдашний некий –
овечий и козий словарь – Киммерия, Мермекий –
и тут же провидишь, как ломаной, рваной равниной
поля Щебетовки* под щебет плывут воробьиный.

Кто сторож сему винограднику? Северный Осип.
На склонах у августа здесь – золотисто и ало.
Шуршит и заносит в шалаш виноградаря осень
надорванный край голубой своего покрывала.

Какая печаль: уезжая, становишься дальше.
И – объединительный – труден удел отдаленья.
Не ближе – как думалось, чаялось – всё-таки дальше;
хотя, в самом деле, спасительны эти селенья.

Хотя и для счастья содеяна бухты подкова,
как жизнь одолеешь? Какие приклеишь лекала,
какою слюной? – чтоб, отмерив, отрезать толково.
Ведь смерть и героев похлеще – в своё облекала.

Про чёрные трещины в пятках, не знавших сандалий,
забудешь, едва обопрёшься рукою о посох.
И сразу – слышней голоса из неузнанных далей;
се братья тебя вспоминают, скиталец-Иосиф.

Есть кровно-виновные братья. Есть – братья иные:
азы зачиная – ты с ними упрочивал узы.
Блаженный, к тебе, облачившись в одежды льняные,
Кирилл и Мефодий, сдалече, заходят в Отузы.

1996, 26.09.2006
________
* Щебетовка (греческое название – Отузы) – поселок у горы Карадаг (Киммерия), где в начале 1920-х О. Мандельштам, спасаясь от голода, работал на виноградниках. По преданию, с лишком тысячу лет назад мимо Отуз проходили славянские первоучители Кирилл и Мефодий, возвращавшиеся с пропове¬ди из Хазарского царства.

СОЧЕЛЬНИК В ЛИВАДИИ

Орган ливадийский, берущий у моря взаймы
гудение раковин, шорох, волнение, шум,
заблудших избавит на час от тюрьмы и сумы,
даря утешенье взамен растранжиренных сумм.

Светильник горит, и на ёлке – цветные огни.
В сочельник, у края земли, – нужно слушать орган.
С трубою труба говорит, значит, мы не одни.
И пальцем слюнявым листает листы Иоганн.

И, вторящий Баху, возносит из бездны слова
Франц Шуберт безумный – Святую Марию зовёт.
И коль со слезою роняет печаль голова,
то правду тебе говорили про «вечный живот».

Девчонка играет, убрав на затылок пучок
излишних волос; и жужжит в судьбоносной трубе
поломанный клапан – живой громовержец-жучок,
но он – не помеха молитве, товарищ в мольбе.

Ни смирны, ни ладана, Господи, нет – у меня,
да – кроме любви – за душою и нет ничего…
Сосна италийская тает в окошке, маня
в безснежье, в теплынь, в торжество волшебства, в Рождество.

Сюда мы входили, когда ещё было светло,
а вышли под небо, когда уже стала звезда.
Кто к счастью стремился, тому, говорят, и свезло.
Охрипшие трубы. Так счастье вздыхает, да-да.

14 января 2006

ПАСТУШЬЯ ПЕСНЬ

Н. Виноградовой и В. Носаню –
порознь, но объединительно

Откровенье коровьего ока, карево,
золотореснитчатой моей Ио, –
лишь о нежности говорящей и о

неизменном терпенье… Теперь к чему
мне на свете иная му-
зыка сверх мычанья твово. Му-

хи да слепни вокруг хвоста,
ан не знала плети-кнута-хлыста,
ведь превыше всех ты, говяда моя, чиста!

Я тебя укровом своим сокрыл
от подлючих сучьев, от сучьих рыл.
Словно парусы славны, как пара крыл –

уши, уши пушисты. Уж бел бок –
вымя и пупок погрузив в Бельбек*,
пой-пой-пой, говядушко! Быть иль нет пальбе,

выйдут зори, неотбелимые, как кровя,
ничего не надо мне окромя
губ щекотных твоих: слюной окропя,

прикоснись к щеке. А я тебя – обойму,
прилабунюсь, забудусь, верная! Посему
не изведаю страха, а равно – му-

чений, и не вспомяну про свою свирель.
Был я Зевс, а нынче – молчальник-Лель.
Не забыть бы, где сунул тесак – под какую ель.
____
*Бельбек – река в Крыму

НОВОГРЕЧЕСКОЕ

Андрею Дмитриеву

Нам греки не чужие, говорю…
К. Кавафис

Зябко. И зыбко. Зачат в ночь декабря-Декарта
Новый отсчёт. И, значит, снова – перо и парта.

Чётки судьбы – навычет: гнись, не смыкая вежды.
Что у нас жизнь позычит, [м]ученики-невежды?

Что нам подарит? Лепу ноту для антифона?
Или вот эту лепту, словно привет с Афона:

Здравствуй! – афинской решкой профиль у корефана.
С гадской ухмылкой грецкой. Фреской ли Феофана –

Лбище? Эй ты, античный! Щурясь, глядит на вещи.
Желчный, но симпатичный. Тощий, почти что вещий.

Ребрами маремана дышащий, что гитара,
Любящий добермана так же, как Ренуара.

Эллин – не верный фальши, нервный, как Фобос-Деймос,
Ложкою мёда павший в местный дегтярный демос.

Греки, бубню я, греки, – благодаря Андрею
Я возлюбил вас крепче, чем Арафат – евреев.

Грек, он стило имает! Грек – это тот, который
Русским стихам внимает каждою клеткой, порой,

А на груди худючей крестик несёт нательный,
И салабонов [ж]учит, школьников. Не котельной –

Сторожевою щедрой лирой бряцает вмале.
О Феодоре? Федре? О Феодосье-маме?

Ветка былой Эллады соединяет с Понтом.
Тварен творец рулады, скромен, но все же – с понтом!

Где привелось родиться (не без небесной манны),
Тут тебе и сгодиться – с именем первозванным.

Тут тебе и скитаться, вышедши из-под спуда,
С временем зде квитаться, где – холода, остуда.

Значит, не разлучимся. Ежели – да, то ради
Речи – незлой отчизны, на языке, что даден

Игреку или греку – для утоленья жажды.
…То и реку, что в реку не окунуться дважды.

ЧЕТЫРЕ

Андрею Полякову

Поклонная грекам ли, таврам, причастная ль высшим лугам,
Одна – равнодушна к литаврам, хвалениям, льнущим к ногам, –

Приходит к кенту, что кентавром снедает словес чуингам –
Чугунным врачующим лавром четырежды дать по мозгам.

Не три, а четыре, четыре удара – большой голове,
Чтоб Торе внимала, Псалтыри, Плотину иль прочей плотве,

Летающей в зарослях Леты по времени – впрямь или вспять.
Заметы пииту, заветы, за кои повадно – распять.

Всё это – законы полезны для зычной пиитской души.
И он подзатыльник железный приймает – как пай анаши.

И дышит, и видит, и внемлет – ушибленный Музой, шальной.
И сферную музыку емлет, радея о твари земной.

“И грустную песню заводит, о родине что-то поёт…”
И песня – пиита заводит, куда-то – ужо – заведёт!

Запомни: не три, а четыре! – квадрига, квартет и квадрат.
В заветной завещана лире цифирь неизменная, брат!

Пока не сподоблен – в терновник, где мучил дитя иудей,
Держи Аполлонов половник, хлебай Каллиопин кондей!

12.05.01

ШАМПАНСКОЕ

Баденвейлер Чехову был не впрок.
Лекарь Шверер просёк вопрос
и, поняв прекрасно, что вышел срок,
лишь шампанского преподнёс.

Жест известен: чахотка своё взяла,
молодой старик ею пойман в сеть.
Или Ялта была ему не мила?
Надо было в Ялте сидеть.

Не люблю шампанское! За отры-
жку, за бьющий в гортань и в нос
газ, чьи колики злы, остры,
и равно – что пьёшь купорос.

У меня знакомая есть одна:
та хлестала б его – из ведра…
Удивляюсь людям: какого рожна
бражкой потчевать у одра?

Хорошо тебе, Ксения, – ты не пьёшь,
ан как будто всегда хмельна.
А меня – хоть дёрну ядрёный ёрш,
не берёт уже ни хрена.

Что трезвение, Ксеничка, нам сулит?
От него даже тяжко ведь.
Ой, сердечко нынче моё болит –
ни забыться, ни зареветь.

Тяготеет к тлению индивид.
Но – и в болести естества –
мне полезен радостной Ялты вид
в дни зелёные Рождества.

Страшен в Ялте июль – в жару,
когда тут царит сатана,
обдирая кожу, как кожуру,
с тех, кто ада испил сполна.

Не езжайте в Ялту, когда жара,
то ли дело в Ялте зимой!
В «день шестой» настаёт золота-пора!
А особенно – в «день cедьмой»:

зацветает – белая! – мушмула,
а под нею – розы белы.
…Над округой горло напряг мулла –
что ж, послушаем песнь муллы.

Он, возможно, суфий аль оптимист,
он речист, что наш Златоуст.
…Доктор Чехов вряд ли был атеист.
Жаль, теперь его домик пуст.

Возле Ялты на рейде стоят суда,
ожидая смиренно, когда же суд.
…Если выбор есть, я прошу – сюда
пусть шампанское мне принесут.

10-14.01. 2007

КАРАДАГ

I

Черна ль живой горы изломанная лава,
И немы ли уста, душа горы – нема ль?
За то ль в словах долин ей похвала и слава,
Что слаще пахлавы – её небес эмаль?

Тот знает цирк цикад и зрак кривого гада,
Тот стал и сам давно премудр, как древний гад,
Забыв о городах, к отрогам Карадага
Кто грудью припадал, смуглее, чем агат.

Мы – родичи горы, мы – соль, гранит и глина,
Мы – сколы этих скул, и здесь взойдём стеной,
Где млечным буруном играет афалина
И дышит чёрный сфинкс над алчною волной.

II

Хочет – милует. Хочет – казнит.
Насылает кошмар. Или нет.
Как магнит к себе манит. Манит
Сорной россыпью менных монет.

Или яшму лелеет в мошне –
Возле елей, у зелени лап.
Иль следит, как в пустой тишине
Над скалою парит Эскулап.

И попробуй, постигни – с долин
Или даже бредя на грядах:
Он сердит? Или он – сердолик?
Круглогуб? Кареглаз? Карадаг?

ДАР И КАРА
Cтихи в прозе

Каждый хотевший присвоить его, присвоил.
И стал неизмеримо больше, умножась на эти складки, извивы и разломы.
ооооооооА кто был первым – многократно возросшим мыслительно и сердечно?
ооооооооГрек, отбросивший весло и ступивший на здешний берег со стороны моря? Татарин, давший имя этому «магниту-каменю, влекущу к себе все живое»?
оооооооо«Карадаг!»
ооооооооТак, все-таки, дар это или кара? Или дар и кара синонимичны?
ооооооооКара, кара! Карма?
ооооооооБлажен умножившийся на карадажьи изгибы!
ооооооооМаксимилиан Волошин проницательно определил для себя своё место в мироздании: географически и метафизически. Так пометил и обозначил собой эти вершины, точки, абрисы, что и сам стал частью этого ландшафта: профилем-скалой, домом, кустом на вершине у собственной могилы. Привлёк в узел – ещё более сильных и ярких: Цветаеву, Мандельштама, Богаевского, других. И этим тоже умножился.
ооооооооХочешь стать больше, чем ты есть, чем ты задуман? Отыщи свой Карадаг.
ооооооооПолноте, Карадага для многих хватило и хватит! И грек тот, сверстник, может, Овидия, здесь же проходил, впитывая глазищами окоём. Кто ещё? Начни исчислять, пальцы загибаючи, – собьёшься. А Карадаг толкнёт в сердце какого-нибудь Рериха засозерцавшегося: иди, говорит, к родичам моим в Гималаи, может быть, там больше узришь!
ооооооооДа и мы ведь всё хотим у Карадага что-нибудь позаимствовать. В какую затем силу, какой нутряной клад заронить-претворить? То ль пешим сквозишь по тропе, катишься вниз по селевой расщелине, то ль «обплываешь» на лодчонке, то ль лежишь в выгоревшей августовской траве на склоне: всё тянешь в себя эту силу дремучую. «Наберусь, и ещё, значит, год жив буду, до следующего лета!» А цикады, шмели, бабочки, шалфей, да? Кто ещё о них не сказал? Все сказали. И всё равно, сколько ни говори – свежо, живо. И это общее – всё равно твоё, частное.
ооооооооВот, Карадаже, где все мы – одно! «Ядите тело моё и пейте кровь мою, и будете одно».
ооооооооА он, чёрный, тайный, светлый, ясный, сам пьёт из нас и полнится нами. Мы для него – соль и соты. Карадагов улей.
ооооооооКарадаг – загадка.
ооооооооПроводник неведомой нам высшей воли. Что он таит, что готовит в грядущем мгновении? Бурю, тьму, грозу, свет?
ооооооооГигантский сфинкс, исполненный серьёза, вдруг стремительно бьёт огромной лапой набегающую морскую пену, подобно игручему котёнку, резко бросающемуся за случайным пёрышком. И вновь – угрюм, серьёзен.
ооооооооРаздели, попробуй: где века, где мгновенья? Да и что есть для него мгновенье?
ооооооооА мы продолжаем брать. Ещё и так: нагрести в Сердоликовой бухте агатов и яшм, высыпать их дома, под тибетскими кедрами, в какую-нибудь посудину плоскую, блюдо, что ли, залить водой и глядеть сладострастно на переливы света, переливы тьмы, на выхождение цветов из глубин камня. Можно созерцать это безкорыстно, а можно камни резать и оправлять серебром, дабы заезжая красотка ахнула и обрядилась в агаты: на персты, на грудь, в уши! Сила, слава и краса! Твои, Карадаг!
ооооооооСпаси и помилуй, не стряхни с ладони своей в летейские воды Понта, как всегда бросал всех зарвавшихся, как сбросишь и нынешних ворюг, в алчном грехе не чующих жизни живой.
ооооооооВход в Аид, говоришь? Туда водил Волошин Марину Ивановну Цветаеву. Именно водил, хотя попасть в сии скальные врата можно только с моря, с воды. Туда возможно только вплывать, а не входить. А раз «вплывать», то непременно – «на стругах».
ооооооооСтрашно, скажешь, – в Аид? Не страшно, а не велено! Без вожатого – Вергилия иль Гермеса – никак нельзя! Любопытен, ан терпи!
ооооооооПоходи пока лучше пастухом по холмам-долинам поверху. Пока ходится. Повспоминай, послушай этот козий, овечий словарь: Ким-ме-рия, Мер-ме-кий. Может, прибавишь к нему чего?

2000