ПОЭТ, ПРАВОЗАЩИТНИК
1945-2007

Публиковал стихи и прозу с 1975. Автор 14 книг стихов и книг прозы “Футболь”, “Левый полусладкий”, “Джет Лег”, “Русский суд”, “Женщины, которых мы не любим”. Генеральный директор Русского ПЕН-центра.
Родился в 1945 г. Крыму. В молодости был профессиональным футболистом. Учился в Крымском университете, позже окончил Высшие литературные курсы в Москве. Кандидат культурологии (диссертация «Культура защиты прав человека в правовой культуре постсоветской России: На материале дела военного журналиста Григория Пасько»). Принимал активное участие в качестве правозащитника в ряде российских уголовных дел с политической окраской или в случаях, когда обвиняемые имели отношение к литературе. Скончался в 2007 г. в Москве

БЕЛАЯ СКАЛА

Птицы здесь улетают вспять,
назад – над скифскими курганами
к гнездовьям преродактилей…
Всё насыпанное тысячелетиями
имеет форму
неподчинения ветру –
он вечный точильщик
камня и истории –
сдавшаяся форма
уже не принадлежит нам,
хотя сейчас лишь за один
рабочий день
можно разрушить то,
что было создано
эпохами…

…и белая скала
уходит вспять –
вот отступленья путь
под натиском железных пил –
величье, неприступность,
высота, с которой эгейский
берег виден –
и холм пыли белой,
сахарная пудра –
лишь дуновенье губ,
и сколько ни смотри по сторонам,
ты видишь берег высохшей речушки
и белую скалу, нависшую над ней.
Я понимаю – человеку нужнее дом
с обыкновенной крышей,
чем с крышей неба,
пробитой белой скалой насквозь,
и всё же…

ГУРЗУФСКИЙ СОН

«Отчего так сильно во мне желание
вновь посетить места, оставленные
мною с таким равнодушием?»
А.С. Пушкин, из письма к Д.

1.

Античность – слышу птичье,
на самом донышке, оливковое масло.
Гурзуфа современное затишье,
светило дневное погасло…
Растянуты горы в усмешке
над палубой пристани,
её молчаливым ненастьем,
корабль уплывает – всё меньше и меньше
его неуклюжие снасти…
Так век уплывает, так годы скользят,
касаясь верхушек сырых альвеол,
так я в окружение взят
крутыми нарезами волн…
Когда я вернусь и куда?
Гнездовья развенчанных чаек,
вода нас, морская вода,
на скалах разбив,
у пляжей ленивых венчает…
Простимся в таком единеньи,
друг друга простив,
всё в письмах сгорает –
любовь и места и презренные деньги,
всё в горы уходит,
и пепел стоит над горами.

2.

Слышу птичье – античность,
это первое повторение,
повторение пройденного,
вот с чего начиналось паренье –
берег виднелся, назревала родина.
Из-под ног уходила вода,
на качелях волны
так выбрасывала в города,
у которых лишь были
очертанья видны…
И земля становилась Землёй,
отделяя от мякоти камень,
очаги мрачнели золой,
домочадцы светлели –
веками.
Это первое повторение,
посторение пройденного,
и слова загорались от тренья
чёрствых чувств –
пройден путь
от абстрактного «твердь»
до твердыни, до Родины.

3.

Что приснится во сне одиноком?
Одинокая мачта и берег лесистый,
много разных дерев, очень много,
и осенние кроны –
южнорусские ситцы…
И одна среди всех
голова каштана опального,
и у ног его тающий снег,
снег столицы, Петербурга печального…
Что приснится во сне, наяву?
Ветер странствий продует
до костей, до «пока заревут»
и раскроют глаза –
что бывало со мной и что будет?

ТРУБЫ АЙВАЗОВСКОГО

1.

Феодосия. Март.
Одиночество тумбочки в номере.
Ткацкий моря станок
всё шумит о материи.
Я встаю. Я напиться хочу.
Приникаю к изделию из железной руды –
есть вода… Нет воды…
И хрипит узкогорло
глубина перепончатых труб.
Современное горе –
не хватает воды,
не хватает любимых
и спасительных губ.

2.

Что за мука? – У воды без воды
и у хлеба без хлеба.
Феодосия. Пути пересохшие
и дорога от Кафы до Феодосии
уложена трупами…
Маятник пассажирского поезда
раскачивается от карантинной бухты
до Курского вокзала,
девочка в «бананах» и роковый мальчик
гуляют по поверхности,
в глубине, уложенной трубами Айвазовского.
Фонтанная площадь наполнена возгласами
бывшего базара и ароматом кофеен,
за кувшин воды отдавали многое,
у богатых своя вода, у бедных своя,
а ей почему-то всё равно, она бездушна,
она послушна и течёт там,
где ей прокладывают русла…
Мандельштам одиноко сидит за столиком
и ждёт своего времени – он уже проложил русло,
и вот-вот потечёт прохладная речь
его строчек…

3.

О искусство, сколько тебе выпало
в веках непониманья и презренья,
а создателям гоненья и холода…
И действительно – зрелище не может
заменить хлеба,
но и хлеб не заменит зрелища…
Слава Ван-Гогам, писавшим свои виноградники в Арле,
но не имевшим права ни на одну виноградинку в этом мире,
но и слава братьям Ван-Гогов, Тео и другим,
ежемесячно посылающим свои кровные на куски хлеба
тем, кто создаёт неповторимое…

4.

Если бы не было моря Айвазовского,
то просто море – это солёная вода,
миллионолетняя стихия, непонятая никем и никогда до конца,
даже утопленники не смогли бы рассказать кое-что
о глубине – так поверхностно тонет человек и то –
это уже крайность…
Живые находят море скучным, целебным, иногда красивым,
но, уезжая, всю оставшуюся жизнь внутри себя, даже
неосознанно, ищут выхода к морю…
Море Айвазовского. Приближенное.
Капля, говорящая о веках и о его мгновениях, суть, сущность.
Запечатлеть – всё остальное будет работать на полотне,
за его видимым краем – вся глубина насквозь – драмы
тонущих кораблей, покой вечерних закатов, пена и
магическая масса воды…

5.

Айвазовского дар –
это трубы через столетия,
дар художника – это способность
отдать всё во имя утоления жажды.
Айвазовского дар –
водопровод – Феодосии напиться,
Кафе – смочить потрескавшиеся губы
тысячелетий,
чтобы дерево античности
проросло сквозь асфальты
двадцатого века – вверх,
чтобы, сидя в тени его, кто-то молвил:
и в наши дни вошёл водопровод,
сработанный ещё в эпоху Айвазовского.
Айвазовского дар –
это доказательство на деле
силы искусства,
может быть, напившись
из труб Айвазовского,
кто-то повернётся лицом к живописи
и не будет так пренебрежителен
к творцам.

6.

Я пишу откровение,
откровение от своего времени –
не хватает труб Айвазовского,
самого Айвазовского не хватает,
всё больше благоразумия позорного,
ни один Сизиф уже камни не катает
так просто, из любви к искусству…
Я пишу откровение от своего личного
времени и хочу, чтобы оно стало хотя бы
на час общественным – хотя бы коленом
в системе водоснабжения
от Айвазовского…
Трубы Айвазовского лежат глубоко,
и в то же время на кончике лопаты
выводится незатейливый фонтанчик –
пей, прохожий, пей даром,
то, что дано природой бесплатно,
должно ничего не стоить,
при совершенно сумасшедших ценах
на рынке – это из труб Айвазовского,
заповедь мастера, вкусившего июльскую жару,
когда так хочется пить, да не на что…
А сейчас дороже всего – совесть, вера, слово.
Мир держится на слове,
на слове, данном когда-то, кому-то,
обещающем суверенность.
Всё можно разорвать, нарушить любые границы,
но если держится слово,
мир будет стоять,
стоять на слове,
и хотя он давно уже снова молод,
но мы ему снова и снова нужны
и можно рассчитывать на
Будущее.

ЧУФУТ-КАЛЕ

Колея. Тесто лет застыло.
Тест для взгляда из…
«Будет» здесь звучит как «было»,
«есть» – мгновение, губ каприз,
Сквозь разлом в стене проникли.
Только так – о прошлом щели.
Что ни говори, а к своему привыкли
и к чужому вытянуты шеи.
Что прошло сквозь этот город?
Соты мёртвые. Холодный воск.
Запах неба. Выгоревший порох.
И – сожжённый в будущее мост.
Уходили в горы. Не ушли.
К небу ближе – не достали.
Камеры. Пещеры. Кошельки.
Варвары столетья моего в них спали.
И колонна вверху кончалась капителью,
дальше – крыша, точка в теме.
И ушло в себя пространственною тенью
время…
И пространство спряталось во время.

Тексты предоставлены сыном автора Фёдором Ткаченко.