ПОЭТ, ЭССЕИСТ

Автор трех стихотворных книг. Лауреат стипендии Фонда Бродского (2007), Премии Андрея Белого (2011), Русской премии (2014), премии «Московский счёт» (2014). Сооснователь крымско-московской поэтической группы «Полуостров».
Родился в 1968 г. в Симферополе. Окончил филфак Симферопольского университета. Работал журналистом, преподавателем в институте и лицее, редактировал «Толстый журнал» – крымский дайджест российской литературной периодики. Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Митин журнал», «Золотой век», «Новая Юность», альманахах «Вавилон» и др. Живёт в Симферополе.

Нырнул в Крыму в летейскую прохладу –
под листопадом роз Андрей в слова играл,
и, словно призраки со всех концов Союза,
сквозили зрители…

ПИСЬМО

…ни зрением тебя ни увидать,
ни бессловесной музыкой потрогать,
где в золотых, как счастие, волнах
есть что-то христианское, пустое…

Привет из Крыма! Я уже бессмертен.
Сейчас – не так, а по ночам почти
уверен в этом. Странные заботы
меня одолевают. Как-то всё
неправильно. Непрочно.
оооооооооооооооооооооооСокрушаясь,
я вышел с папироской на балкон.
Над кровлями курортной Фиваиды
воинственные крались облака,
готовые пленить нефелибата.
Безумный Понт витийствовал. И здесь
риторика! Преизбыток Понта.
Переизбыток писем на воде.
Тебя им не достигнуть: расстоянье
обкрадывает даже сны…
оооооооооооооооооооооооНе спать,
но пить. С другой и за тебя. Так долго,
чтоб постарело сердце. Чтоб всерьёз
полакомить голодную Эрато
смятеньем, страхом, жалостью, виной,
как будто что-то кончилось…
ооооооооооооооооооооооооооКак будто
прощальный факел слишком начадил.
Как будто плоть достойна певчей книги.
Как будто стыдно обронить слезу,
бежав из-под бульварного ареста
туда, где благородная листва
не трижды облетает в эту осень,
где, верю, город лучший и чужой,
где, если замерзаешь, дорогая,–
в парадных стой, где воздух воспалён,

чуть греет ключ – и светятся ступени.

EPISTULAE EX PONTO

Михаилу Сухотину

«Дорогой Поприщин, – пишет подруга, –
ненаглядный, милый, родной, любезный!
Здесь, в глубокой Ялте, под сенью Юга
левым боком выходит мне век железный.
И пылится тополь пирамидальный,
и грузин с улыбкою феодальной
провожает взглядом одну москвичку…
Ты ж, моя любовь, перешёл в привычку».

«Дорогая подруга, – пишет Поприщин, –
ненаглядная, в смысле – не глядя, что ли?
век железный в сумме магнитных истин
плюс кладёт на минус, как учат в школе,
столь, бля, гулко, столь, бля, пирамидально,
что вассал с улыбкою вертикальной
пусть брюнетит взглядом одну блондинку!
Ты ж, моя душа, перешла в картинку».

«Дорогой Покрышкин, – пищит Подруга, –
дорогой, уважаемый, милая, но неважно…
Как дитя здесь плачет скифская вьюга,
а чекист чекисту твердит: – Не ваш, но
и не наш город Томис в устье Дуная,
жаль, воды зачерпнуть нагая Даная
не успела, ибо, совдеп ругая,
пала жертвой моссада и самурая!»

«Догорая подпруга, – Пашет панфёров, –
это ведь я написал календарь-шестикнижие Фастов,
этот недавний мой труд для тебя написанный, цезарь,
этим и многим другим твоё божество заклинаю,
это посланье моё писано болен я был
этой причина беды даже слишком известна повсюду
славой моим ли стихам иль твоей любви я обязан
парус на диво большой ставил и я иногда

СТРОФЫ

Е. К.

Севастополь размытый, нечёткая Керчь,
ооооооооооооосамописный журнал парадигма…
Корешками шурша, извлекается речь
оооооооооооооиз развалин бумажного Рима.

То ли кроткая ревность к печатным шрифтам
ооооооооооооообразумила цанговый корпус,
то ли флейта камены пришлась по губам,
ооооооооооооото ли ксерокс пустили на хронос.

Всё равно, выползая на свет из руин,
оооооооооооооне признает авзоний окрестность.
Чаадаев, Дасаев, Кенжеев, Блохин –
ооооооооооооогде футбол, милый брат, где словесность?

О, Давид, нам твоя пригождалась праща
ооооооооооооокорреляты долбить из-под спуда!
И тупился язык новой брани ища,
ооооооооооооои сдавалась без бою посуда.

Но предчувствуя привкус грядущих чернил,
ооооооооооооозанимая в кармане троячку,
с бодуна на дорогу один выходил
оооооооооооооможет строчку ловить, может – тачку.

Смутно помню филфаковский сатирикон:
оооооооооооообуквотерпец и виршедробитель,
отрицая накноканный Бродским закон,
ооооооооооооопоказал мне такую обитель!

Ничего я о том не умею начать
ооооооооооооони заглавною, ни прописною.
В сотый раз, собираясь «растак твою мать!»
ооооооооооооопожелать ей, шепчу: «Бог с тобою…»

Потанцуйте со мною в раю, дорогие блондинки

Кто летит в горбатом челноке с дудочкою-дурочкой
в руке? Это я: забывший и забытый, вóлнами
летейскими омытый. Собираю птичью высоту
женщин золотую пустоту, крестики серебряные
рая, пенку от клубничного варенья, пыль морскую
Крыма или края, камушки на пляже собираю…о
Вот и написал стихотворенье!
вот и никуда не умираю!

В чёрной капсуле речи летел я над Крымом вечерним
в синем пламени моря искрилась горбатая Ялта
мёртвый Бах, как ребёнок, свистел в кривогубую флейту¹
отдавая подарки, и вновь – отдавая подарки

Человек я себе или книгой поставлен на полку
сигаретой курю или телом сижу на балконе –
всё мне слышится шелест прибоя под платьем Наташи
или, скажем, Оксаны: была же на пляже Оксана?

Только в чеховской Ялте, где я пролетел неудачно
снова чайки над пирсом кричат, как плохие поэты
только я говорю: «Дорогие Наташа, Оксана
проводите меня на луну, молодые блондинки!..

А когда я вернусь… – »

ДИСПУТ

Помню девушку – у ней
свет струился из грудей…

С одною-хорошей, порою
мы вместе на берег короткой реки –
Салгир называлась…
оооооооооооооооооСо мною
одна очень споря, и не пустяки!

Где ивы растение тенью
легло нам на руки – мы сразу в тени
с подарком такого портвейна,
вопросы решая, волнуясь одни.

«Кто в Боге-во-мне или рядом,
никак посудить не сумев, не берусь…
Одна! я напуган не адом –
себя не имея, боюсь».

«Кого это нас ты считаешь,
кто может хоть как-то кого?
Ты важные спины явлений хватаешь,
в которых тебя ничего!»

…тем временем сбоку светилось,
река оставалась водой,
и так это честно крутилось
в одной, и во мне, и со мной,

что всем рассуждениям – хватит!
а только побыть над рекой
с портвейна, которой не хватит,
с одною-со-мной, и со мной.

* * *

Вплывает битловатая гитара, а мы дымим и видим Коктебель, приобретя
в гостинице товары: буддийский чай и христианский хмель. Психеи не
найти в приморском парке на празднике светящихся вещей, где любят
шелестящие подарки, заплаканных, как братья, тополей. С античной
юности жестоко обездолен, там каждый руку жжёт, как тонкую свечу.
А я… Я сам – болтлив, Андрей и недоволен: я денег долларов и девушку
хочу. Но кружатся стрекозы слюдяные, горчит переведённая вода и на
бумаги наши дорогие роняет крылья красная слюда. Христос, как
человек китайской прозы, осенний свет рассеивает тут… Читай, Господь.
Буддийские стрекозы на крыльях кровь Твою – не унесут

Из цикла «ХОЭФОРЫ»

I

Снова у моря живу, ласкаю мёртвые книги,
слышу движение злаков в моей непогасшей крови.
Знаю – встаёт на лицо тень неблизкого Бога.
Сладко и совестно мне так обратиться к Нему:

– Пастырь годов многострунных, въелся в печень прах Вавилона.
Воздух Ассирии где? Где Иудеи шаги?
Тщетно в сетях человечьих буквы Твои попадались, –
страшные буквомечи, редкие буквокрюки…

В день появленья воскресный сел я на камень прямее.
Родина жёлтая, Крым, или я вижу стекло?
Неосторожен во всём, книгу прикрыть не умея,
сплю я напротив себя. Тело за спину ушло.

V

Да, по-немецки звать листает тьма пустая
на смертном западе, в местах святых машин:
незанятой рукой камену оплетая,
от роботов куда зарой талант большим?
А льётся кипарис и тонет стон гитары,
что можно с девушкой увидеть Коктебель,
где море-андрогин и остальные пары,
и ночь ложится в речь, как в гроба колыбель…
Неверующий Бог всему тебе ответит –
на мёртвой площади, за полночью пустой
живая лира бьёт и, отцветая, светит
пеплошумящей чёрной желтизной.

Умер Пан в Севастополе

…под знаменем Ленина воду летейскую пить
и тайные песни про бога с копытами петь

I

Холмы становятся жёлтыми, с них сухо трещит трава
(камни голых голов в неподвижном потоке солнца)

Мы ступаем тень в тень, повторяя себя в шагах
Чайка медленных крыльев держит в воздухе блеск металла

Освещённое сразу море цвета тысячи рыб
Двойка бабочек, запутавшаяся в нитях полёта

Запах соли на коже, которой мы загорим
и убывающий, как СЕЙЧАС, пастушеский ветер

II

Умер Пан в Севастополе, в дальний отсюда день
в сине-светлом облаке, в пыльно-плывущем небе

в тишине советских, советских, советских Муз
ничего не запомнив              ничего не запомнив

 

¹   Johann Sebastian Bach: Complete Flute Sonatas (2 CD).
Performed by Janet See, baroque transverse flute, Davitt Moroney, harpsichord, and Mary Springfels, viola da gamba.
Recorded in March, 1990, by Skywalker Sound, Nicasio, California.
Harmonia Mundi. Originally released on HMU 907024, now re-released as part of the budget-priced Classical Express series as HMCX 3957024.